СРЕДСТВО ДЛЯ ПРОМЫВКИ ПОЛКОВНИЧЬИХ МОЗГОВ

 

Михаила Ремизова без всякой лести и без особого пафоса можно назвать одним из немногочисленных интеллектуальных лидеров современного российского консерватизма. В этом движении Ремизов взял на себя почетную и ответственную функцию носителя критического, вдумчивого здравомыслия.

Ремизов традиционно предостерегает против того, чтобы играть с чертом по его правилам. Спустя всего полтора года "после взрыва" призрачный идеализм "антитеррора" оказался разрушен непритязательной откровенностью милитаристского господства. И сейчас полезно перечитать статьи, написанные по случаю 11 сентября и всей "антитеррористической" политической истерии, чтобы понять, сколь полезно и оправдано было это здравомыслие. Когда все еще были оглушены происшедшим и пытались лепечуще интерпретировать "событие века", Ремизов уже мог позволить себе (20 сентября 2001 г.) бросить фразу: "В какой-то момент стало казаться, что в словах Буша про удар, нанесенный по свободе, есть доля правды..."

Критика идеологии "глобальной антитеррористической войны" как еще одной идеологической ловушки "глобального суверенитета" над нашим пространством и нашей политикой будет признана со временем столь же классической, как критика "болгаробесия" Константином Леонтьевым (интересно, что он единственный из русских консерваторов появляется на странице ремизовской книги). "Представьте, что участники второй мировой, вместо того чтобы узнавать врага друг в друге, провозглашают некую священную борьбу против ночных бомбардировок и танковых атак, против шпионажа и диверсионных тактик — словом, против разрозненного множества средств войны, словно бы превращенных в ее раскрепостившихся духов..."

За вещи, для консерватора более тривиальные, как то: критика западничества, европеизма или ехидный анализ нашенского либерального консерватизма вкупе с приблатнившемся к нему государством, сменившим горностай власти на пижамку управления, — за все это хвалить Ремизова даже как-то совестно. Это должно быть вещью для консерватора естественной. Остается только радоваться афористической ясности формулировок: "на смену экстатической "демроссии"...

приходит похороненная толщей забвения Россия смертной скуки. Безразличие является аутентичным способом чествовать все ее новые праздники, каждый из которых классически симулятивен... "День суверенитета" является днем его утраты; "день российского флага" является днем аффектированного отрицания советского флага; "день конституции" отсылает к ложной и антиисторичной претензии на учреждение государства правом; "день примирения и согласия" — это вообще праздник забвения в чистом виде. Словом, речь о вехах новейшей истории русского небытия, которая становится титульной историей русского "либерального консерватизма".

Умение чеканить афоризмы — вообще ценное свойство ремизовского стиля, подтянутого по меркам прусского "стиля Бисмарк": "Там, где природа "расколдована", история остается последним приютом священного", "Нас нельзя "терроризировать" — нас можно, в худшем случае, всего лишь взорвать", "Когда все хотят быть "ястребами", обнаруживается, насколько у многих коротки крылья". Только странным предубеждением нашей интеллектуальной публики, что "Ремизов пишет сложно", можно объяснить тот факт, что его еще не разорвали на цитаты.

Как и положено для русского критика европеизма в этих текстах чувствуется хорошая европейская школа. Иногда она слишком нарочита — критик либерального "утопизма" сам попадает в странное "а-топическое" состояние, когда решительно непонятно, чем его Россия отличается от не-России. Те же самые тексты оказываются приложимы к современному положению Германии, Франции, да хоть Польши, если в ней найдется пара-тройка противников подчинения национального американскому имперскому глобализму. Чистый консервативный образ мысли оказывается местами дистиллированным (что не значит, впрочем, выхолощенным). Вскольз обмолвившись о возможности консервативного просветительства, Ремизов дает развернутую программу консервативного Просвещения (в противоположность тухлому "просвещенному консерватизму"), заявляемый "фундаментализм" оказывается оторван от фундамента исторической России — в ремизовских текстах минимум выхода на Россию советскую и еще меньше — на Россию имперскую и Русь Московскую. Создается впечатление, что автор сознательно проделывает над собой мыслительный эксперимент, втиснув свою манеру объясняться в те параметры либерально-бюрократической исторической памяти, которую сам же беспощадно критикует.

Консерватизм ведь противоположен простой и бесхитростной жизни-в-традиции. Консерватизм всегда является реакцией на кризис, на разрушение традиционных начал и в какой-то степени является вторичным упрощением традиции, целебной пленкой, стягивающей разрывы и надрезы. Поэтому для того чтобы не запутаться в своем месте в мире и в своей функции, консерватизму иногда полезно осознавать свою а-топичность, подвешенность между тем, чего уже нет, что уже разрушено, и тем, чего еще нет, той самой утопией (консервативной утопией), которую Ремизов отрицает, но сам же утверждает как утопию критики. Однако эта историческая дистиллированность консервативной критики должна быть осознана и осмыслена, а не воспринята как естественное состояние. Атопическая неестественность нашего консерватизма выявляется хотя бы тем, что в отличие от сочинений неконсервативных либералов и либеральных неконсерваторов книга Ремизова выходит тиражом в 600 экземпляров (и за то спасибо Валерию Анашвили, исправно работающему ангелом-хранителем нашего интеллектуализма) и вряд ли будет широко доступна. А ведь даже у "Реванша русских богов" тиражи побольше.

Книга эта, увы, не попадет в руки полковнику. А ведь для него в этой книге содержится немало интересного: "Предположим безумное — например, в полку Ракетных войск стратегического назначения отключают электричество за неуплату долгов. Что делать полковнику? Полковник становится истцом, идет по инстанциям, в суд искать правды? Ждет дня слушаний, подает кассацию, апелляцию? Примерно так должно вести себя нормальное "юридическое лицо"; и так должен вести себя чиновник; наконец, именно так должно вести себя в правовом государстве с его процедурной гарантией справедливости, с его ригоризмом: закон любой ценой. Даже ценой РВСН. Вы думаете, наш полковник с этим согласен?.. Я думаю, народ, чьим первым (документированным) опытом теоретической мысли стало "Слово о законе и благодати", — этот народ отвечает на такие вопросы, не дожидаясь вопросительных знаков. Этот народ — изнутри! — прикажет полковнику взять под контроль электрическую подстанцию и удерживать столько, сколько это будет необходимо. А полковник — безусловно, от себя лично — прикажет это полковому спецназу. Такие ситуации обнажают бытие политического и удостоверяют бытие политиков, подобно тому, как "пограничная ситуация" обнаруживает "экзистенцию"... Наш полковник поступил политически...".
Отрезвляющее чтение. Да и мобилизующее...

Михаил Ремизов. Опыт консервативной критики. "Прагматика культуры". М., 2002